Крист Новоселич: «Мои воспоминания наполнены вещами, которые я никогда не смогу передать словами»
Rolling Stone — 7 октября, 2013
Поделиться

Крист Новоселич:
«Мои воспоминания наполнены вещами, которые я никогда не смогу передать словами»

Rolling Stone — 7 октября, 2013
by David Fricke

«Я много слушаю Nirvana в последнее время», — рассказывает ранним сентябрьским утром Крист Новоселич, экс-басист легендарной грандж-команды из Абердина. Свой третий и последний студийный альбом «In Utero» группа выпустила в сентябре 1993 года, и к двадцатилетнему юбилею было решено сделать его делюкс-версию. Для Новоселича пластинка в свое время стала последней совместной работой с партнером и другом по группе Куртом Кобейном. Делая делюкс-версию альбома, басист успел тесно посотрудничать с еще одним участником Nirvana Дэйвом Гролом (ныне фронтменом Foo Fighters). Кроме того, парни сделали ремастеринг винила, включили в новую версию ранние демо с репетиционными записями, а смикшировал все это первый продюсер альбома Стив Альбини. «Определенно, у пластинки есть бэкграунд, — говорит Новоселич о своем процессе прослушивания старых записей «Нирваны», — На ум приходит масса воспоминаний — плохих, болезненных. Зато на поверхности – хорошая музыка, рок-музыка».

Новоселич рассказал RS об очень важной особенности «In Utero», а также о последних месяцах Кобейна, которые, прежде чем совершить самоубийство в 1994-м, тот провел буквально сотрясаясь в конвульсиях. Местечко, в котором проходило наше интервью, отстоит на серьезном расстоянии от рок-безумств: мы говорили в общественной библиотеке, в пространстве, предназначенном для детей. В городке, который называется Лонгвью (штат Вашингтон) и располагается примерно в часе езды от Абердина. Там Новоселич и Кобейн впервые познакомились, а потом, в 1987-м, решили основать группу, которая впоследствии стала называться Nirvana. Новоселичу сейчас 48 лет, он активно занимается политикой и дистанционно изучает социологию в одном из университетов.

Он до сих пор играет на басу, равно как и на аккордеоне. А недавно совместно с экс-гитаристом R.E.M. Питером Баком Новоселич записал соло-альбом. Мы с ним разговариваем, и в какой-то момент он делится со мной ощущением жутковатого трепета, который волной пробежал по его позвоночнику во время прошлогодней сессии с Гролом и гитаристом Пэтом Смиром. Смир шесть месяцев играл в промоушн-туре, который «Нирвана» организовала себе по случаю выхода «In Utero». В той «жутковатой» сессии, к слову, также принял участие Пол Маккартни.

Новоселич, по его собственному выражению, рад быть «тем парнем из Nirvana — быть связующим звеном между фанатами и музыкой, которая теперь стала частью истории. «Что вы, для меня это честь», — говорит басист. Но если спрашиваешь его об оборотной стороне этого всего — о том, что, глядя на него и на Грола, люди не могут не вспоминать о трагическом финале жизни Кобейна, — Новоселич решительно отвечает, что «Курт ассоциируется с музыкой. Вся его музыка свидетельствует об его артистическом видении мира. Мы не ассоциируемся с музыкой, а вот Курт — да».

Вы рассказывали о том, что отношения в группе под конец 1992-го года были напряженными. Вы тогда мечтали о повторении успеха «Nevermind»?

Все в тот год было как-то по-новому. Но нам очень нравилось играть вместе. И это всегда так и оставалось. Мы были командой. Мы писали песни в студии Laundry Room (для «In Utero») в доме Баррета Джонса. У нас никогда не было собственной репетиционной студии. Мы всегда играли в студии Posies или какой-то там еще. Мы репетировали на Острове Бейнбридж, в Такоме, в Сиэтле, где было место. У Баррета был многоканальный магнитофон. Будь у нас такая штука в постоянном пользовании — мы бы оставили гораздо больше музыки.

Как вам приходили идеи на репетициях?

На некоторых песнях Курт просто тренировался. Он мог прийти на репетицию вот так, сесть, начать играть — мы это потом достраивали в песню. Некоторые песни мы писали на месте, они писались быстро, нам нужно было всего несколько репетиций на них, чтобы собрать все по кусочкам. Мы искали и находили для них форму. Курт мог выдать риф — вот еще одна его особенность — и при этом придать песне мелодичность одним своим голосом. Он мог написать слова в последнюю минуту. Но он так здорово придавал песне мелодику одним своим голосом (на репетициях). Раз-два — и у тебя уже готова песня. Один раз сделав аранжировку, мы уже ничего в песне не меняли. Можно найти разные наши концерты с одними и теми же песнями. Мы никогда не меняли аранжировку. Что сделано, то сделано.

Справедливо ли то, что Nirvana — детище Курта Кобейна? Ведь он был голосом группы, писал песни. Группа была его способом связи с внешним миром?

Абсолютно справедливо. Абсолютно верно.

А вы с Дейвом были посредниками, которые помогали осуществлять эту связь?

Конечно, я делал свою часть работы. Я знал, что лично я могу делать внутри группы (задумывается). Я сейчас кое-что расскажу тебе, хорошо? Это будет ответом на вопрос. Дейв, Пэт и я уже двадцать лет как не играли вместе. А потом мы оказались в студии с Полом Маккартни (для сессии, которую Грол использовал в своем фильме «Sound City»), и я, кажется, один испытал по отношению к нему что-то вроде трепета. Он потрясающий. И он левша, как Курт. И вот он, значит, начинает играть какой-то кусочек, я начинаю играть вслед за ним, стараясь встроиться в его ритм. К слову, я играю строем с опущенной до D тональностью, жму на старую дисторшн-педаль Пэта — мне хочется побольше грохота. Рядом Дейв, Пэт, они тоже играют... Пол выдает рифф, я подхватываю, я выдаю рифф, он подхватывает. Внезапно из всего этого рождаются аккорды песни («Cut Me Some Slack»). Мы состряпали вещь за час. Я смотрел на Дейва и Пэта и совсем позабыл о Поле. Я думал: «Господи, как же много времени прошло с тех пор, как мы все вместе вот так играли». Это было все равно что войти в дверь, которая заперта вот уже двадцать лет. И мы все еще могли играть, как раньше, вместе. В фильме Пол говорит: «Я и не знал, что это был реюнион Nirvana» (улыбается).

После того, как Курта не стало, люди принялись находить в текстах «In Utero» намеки на определенные настроения. Хотя многие песни рассказывали истории из периода до «Nevermind». Что вы для себя нашли в этом альбоме после того, как Курт умер?

Я никогда не занимался толкованием этих песен. Курт никогда этим не занимался. Он осторожно относился к своим стихам. Каждый мог вычитать в них себя. Знаете, люди мне говорят: «Чувак, я по ходу лечения только Nirvana и слушал, и это мне очень помогло». Прекрасно! Ну а я, в свою очередь, их не разубеждаю ни в чем. Я сравнил бы Курта с ветряной мельницей. Я ему так и сказал как-то раз: «Ты слышишь себя? Ты противоречишь самому себе минуту назад!». А он на это смеялся, потому что знал об этом. Он был таким человеком. Он хотел быть рок-звездой и в то же время ненавидел быть рок-звездой.

Всегда было трудно сказать, шутит он или нет в своих стихах. Там такая игра слов...

Курт говорил, что не любит быть буквальным. Он любил потаенные смыслы. Он мог найти общее пространство для мяса и орхидей. Что все это значило? Что он хотел этим сказать? А вся эта тема с телом на «In Utero»? Там что-то с анатомией. Ему все это нравилось. Посмотрите на его произведения. Там же куча странных людей, мутантов. А эти жутковатые куклы — у меня от них мурашки.

А он вам объяснял, к чему все это?

Нет, конечно, никогда. Он только посмеивался. Он знал, что выходит классно, и ему просто нравился результат. Ему казалось, что только хвастун будет трепаться о том, что создал. А, может, ему нравилось, что люди головы ломают (задумывается). Он бы ответил тебе, а я не знаю.

А во время записи «In Utero» Курт мог сказать Стиву Альбини: «Послушай, я хочу, чтобы трек звучал так и так»? Он давал какие-то конкретные указания по звучанию?

Да. Например, «Heart-Shaped Box». Там было гитарное соло. Боже, мы так долго это обсуждали. Стив и Курт спорили со мной. Они туда всунули этот странный эффект, и он мне показался отталкивающим. «У тебя такое прекрасное соло. Зачем тебе еще и это? Это и без того прекрасная песня!». Были произнесены целые речи на этот счет, сотни речей. В конце концов, кто-то сказал: «Давайте это уберем».

У Курта не было желания немного подпортить песню? Он писал прекрасные баллады, был отличным мелодистом. Откуда это стремление «поцарапать» песню?

Это такая эстетика. Как когда ты видишь орхидеи, а рядом с ними мясо. Все то же самое. «Dumb» — прекрасная вещь. «All Apologies» по-настоящему классная. Но есть и вещи типа «Milk It», совершенно слетевшие с катушек. Каждый найдет в этом альбоме что-то свое. Хотя он не для каждого (смеется).

Многие воспринимают этот альбом как посмертный панегирик. А что вы на нем слышите?

Это призрачный альбом. Хотя я призраками не одержим, есть в нем вещи, которые я никогда не смогу передать словами. Я бы все испортил, если бы объяснил, что значит каждая песня. Я бы лишил людей их воображения. И я бы предал Курта. Это мое личное отношение к нему. У других оно иное. Ну, и ведь каждый из нас имеет право на свое собственное толкование. Пусть даже ни одно из них не является окончательным. Есть один человек, который может все пояснить. Точнее, был, теперь его нет. А когда он и был жив, то ничего объяснять не захотел.

 

:::: Источник: www.rollingstone.ru